Думаешь, ты умеешь танцевать? — Мифологии национального танца в Узбекистане и Казахстане
Лето 2023 года началось с моего поста в ташкентской Facebook-группе, посвященной ностальгии. Участники этого паблика, многие из которых сейчас живут в Израиле, Греции, России, Германии и США, регулярно делятся старыми фотографиями и фактами о своем Ташкенте, то есть о Ташкенте своей юности. С учетом того, что я пишу о музыке и танцах того самого периода, я решила попытать счастья. «Я аспирантка в Гарварде, пишу о национальной музыке и танцах советского Узбекистана», — написала я, — «Если у вас есть какие-то контакты в этой сфере, пожалуйста, поделитесь со мной. Буду вам очень признательна». В течение нескольких дней десятки людей писали мне и любезно предлагали свою помощь: одна тележурналистка дала мне контакты нескольких танцовщиц советской эпохи, одной из которых было более 90 лет, одна женщина согласилась познакомить меня со своей соседкой, бывшей танцовщицей знаменитого женского ансамбля «Бахор», а другая предоставила мне доступ к своему личному архиву, поскольку сама некоторое время пела в популярном вокально-инструментальном ансамбле. Мне казалось, что я познакомилась с половиной Ташкента.
Одна из тех, с кем я познакомилась благодаря этой группе, была известной эксперткой по национальной истории и культуре. Когда мы встретились, она первым делом проверила мои познания: могу ли я назвать три школы/стиля узбекского танца? Могу ли я назвать несколько знаменитых танцоров каждой из этих школ? Кто был основателем ансамбля «Бахор»? Когда я сдала экзамен, возможно, и не так уж и блестяще, мы приступили к беседе. Я объяснила, что действительно изучаю советскую узбекскую национальную музыку и танцы, но в сравнении с казахскими. Она взорвалась. «Узбеки по своей природе танцующий народ», — возмущалась она, — «А казахи вообще не танцуют!» Когда я рассказывала другим о теме своей диссертации, реакция была точно такой же: «Как можно сравнивать день и ночь?» — спрашивали люди. «Узбеки танцуют. А казахи нет!» Я поразилась этим громким заявлениям — откуда они взялись?
Цель моего эссе состоит не в том, чтобы определить правдивость таких заявлений: я, скорее, надеюсь проникнуть в их суть и советский исторический контекст, а затем обсудить их современное развитие, уже в постсоветский период. Я буду сравнивать в основном узбеков и казахов (одна этническая группа исторически в основном оседлая, другая — кочевая), но по мере необходимости добавлю в обсуждение таджиков и кыргызов (представителей оседлых и кочевых народностей, соответственно), поскольку в советский период они были подвержены схожим представлениям и стереотипам, связанным с танцами. Это не означает, что я хочу поставить под сомнение историю узбекской и казахской нации, — я надеюсь понять, как и когда сформировались официальные версии их «танцевальных историй», а также каковы последствия этого для современных узбеков и казахов.
Советский национальный проект обеспечил недавно сформированные народы Центральной Азии собственной официальной национальной культурой, в том числе музыкой и танцами. Существующие традиции — песенные, текстильные, танцевальные — формировали отдельные национальные идентичности Центральной Азии. Иногда происходило искусственное разделение на две этнические группы — например, таджиков и узбеков, которые традиционно вели «глубоко взаимосвязанный образ жизни, имели идентичные обычаи и традиции, и у которых двуязычие было обычным явлением, при котором язык никогда не был центральным признаком идентичности», которые теперь должны были иметь каждый свою собственную школу шашмакома (разновидность традиционной музыки, зародившаяся в Бухаре), которую издавна разделяли персидские и тюркоязычные 1 Adeeb Khalid, Making Uzbekistan: Nation, Empire, and Revolution in the Early USSR (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2015), 292. При этом национальная политика также культивировала очевидные различия между некоторыми народностями Центральной Азии. Казахи, кыргызы, туркмены и каракалпаки были кочевниками, а таджики и узбеки вели оседлый образ жизни. Некоторые языки были понятны друг другу, некоторые — нет, поскольку таджики принадлежат к другой языковой группе, по сравнению с остальными языками, входящими в тюркскую группу. Одни народы жили в горах, другие — в степи. Различный образ жизни и разная история сформировали множество музыкальных и танцевальных традиций, и теперь они были привязаны к национальности — государственному ярлыку, используемому для классификации многонационального населения.
Поскольку советское государство связывало различные национальности с соответствующими культурными традициями, оно создавало определенные мифы об этих традициях и придавало им особую значимость. Хотя все народы Центральной Азии считались «культурно отсталыми», казахи считались еще более «отсталыми», чем их узбекские соседи, потому что у них не было 2 Terry Martin, The Affirmative Action Empire: Nations and Nationalism in the Soviet Union, 1923-1939 (Ithaca, NY: Cornell University Press, 2017), 23. Исследователи, представители органов власти и сами исполнители периодически заявляли, что отсутствие танца у народа – это якобы «огромный пробел [и] недостаток [...] в развитии казахского народного 3 Central State Archives of the Republic of Kazakhstan (hereafter QROMA, as in Kazakh), f. 1242, op. 1, d. 27, l. 64. То же самое можно сказать и о других кочевых народах, как, например, каракалпаках. Елизавета Петросова, крупнейший советский исследователь (и предполагаемый «создатель») каракалпакского танца, писала, что во время своих исследований она «столкнулась с неожиданными трудностями — у народа не было своего танца; народ с самобытной высокой культурой и богатой [традицией] прикладного искусства, устного литературного творчества, многочисленных песен и мелодий не танцевал», фактически ставя под сомнение существование высокой культуры у 4 Elizaveta Artemovna Petrosova, Karakalpakskiĭ tanet︠s︡: metodicheskoe posobie (Tashkent: Izd-vo lit-ry i iskusstva, 1976), 13.
Советские исследователи называли причины, по которым у этих кочевых народов якобы не было собственной культуры танца, среди которых «полукочевой образ жизни, малочисленные миграции, отсутствие постоянного общения большой группы людей, связанных одним местом рождения, сферой 5 Petrosova, 4. Но рационализация голословного утверждения об отсутствии у казахов танца резко контрастировала с рассуждениями в духе примордиализма о древнем прошлом каждой советской национальности и их великих деятелях в области литературы (таких, как философ-писатель Абай в Казахстане или герой эпоса Манас в 6 Martin, The Affirmative Action Empire, 442. Приверженцы примордиалистской концептуальной схемы считают, что нации и национальная идентичность являются неизменными и врожденными понятиями, в то время как приверженцы конструктивистской схемы считают их изменчивыми конструктами. Как ни странно, советское государство прямо заявляло, что до XX века у кочевых народностей просто не было танцев. Казалось, что таким образом, государство, указывало на более низкий уровень развития кочевых народностей, что, по его мнению, оправдывало насильственные кампании, направленные на изменение их образа жизни, например от кочевого к оседлому образу жизни, о чем говорят такие ученые, как 7 Sarah I. Cameron, The Hungry Steppe: Famine, Violence, and the Making of Soviet Kazakhstan (Ithaca [New York]: Cornell University Press, 2018). Тем не менее, как я покажу ниже, мнение, что у казахов нет танца, сохранилось и развилось в постсоветском казахском обществе и в Центральной Азии в целом.
В советское время узбеки же гораздо чаще ассоциировались с танцами. Утверждения о том, что танцевальная культура и (или) врожденная предрасположенность к танцам издавна присуща их культуре, были общепринятыми. В своей книге о бухарском танце Розия Каримова пишет, что «традиционная школа бухарского танца сохранила ... примитивные первоплясы и танцевальные пантомимы, подражательные танцы и простейшие танцы-игры, высокоразвитую "ученую" профессиональную хореографию. Это богатство танцевального наследия отражает своеобразие развития культуры народа», которое, в случае узбеков, на протяжении веков явно включало 8 Разия Каримова. Бухарский танец (Ташкент: Изд-во лит. и искусства им. Гафура Гуляма, 1977), 5. Приехав в Узбекистан в 1930-х годах, композитор Алексей Козловский заметил, что когда две соседские девочки подметали двор, «это не было для них работой, скорее, это был какой-то спонтанный танец под собственное тихое пение. Их гибкость и врожденная потребность в движении поражали... и это не было каким-то исключением. Все девочки этого возраста 9 Theodore Craig Levin, The Hundred Thousand Fools of God: Musical Travels in Central Asia (and Queens, New York) (Bloomington: Indiana University Press, 1996), 19. Иностранные гости, такие как китайско-афро-карибская танцовщица Си-Лан Чен, использовали похожие характеристики, говоря, что узбекский танец прекрасен и в то же время является неотъемлемой частью местной культуры: «Чистый, не постановочный узбекский танец был самой прекрасной формой народного творчества, которую я когда-либо видела, богатой и яркой, одухотворенной и представляющей собой самую суть спонтанного 10 Si-lan Chen Leyda, Footnote to History (New York: Dance Horizons, 1984), 169–70.
Действительно, вряд ли будет преувеличением сказать, что по крайней мере на 20-30% обложек советского журнала о культуре данного периода «Совет Ўзбекистон санъати» (дословно «Искусство советского Узбекистана») выступают либо известные танцоры-солисты, либо артисты ансамбля «Бахор». Узбекские национальные танцоры также часто украшали страницы таких газет, как «Вечерний Ташкент» и «Кызыл Узбекистон» (дословно «Красный Узбекистан»). Те, кто сейчас достаточно взрослые и у кого было советское детство, часто признаются мне, что ходили в танцевальные кружки в надежде, что их примут в ансамбль «Бахор».
Например, в одном из эпизодов популярной советской музыкальной телепередачи «Утренняя почта» 1989 года, который был снят в Ташкенте, узбекские национальные танцоры участвовали в выступлениях популярных групп «Ялла» и «Садо», а также пользующихся огромной популярностью певиц Натальи Нурмухамедовой и Юлдуз Усмановой. Учитывая, что длительность передачи всего тридцать минут, это довольно много узбекских танцев! В аналогичной передаче «Утренней почты», которая проходила в Алма-Ате, однако, участвовало огромное количество исполнителей, но лишь один танцевальный номер — выступление ансамбля песни и танца «Гульдер» — уже после финальных титров. Музыкальные выступления не сопровождались танцами, как это было в Узбекистане. Танцоры казахских народных танцев гораздо реже появлялись на страницах республиканских журналов и газет, а казахские национальные танцевальные ансамбли, похоже, были менее популярны, чем танцевальные ансамбли в Узбекистане. Если в Узбекистане основательнице узбекского танца Тамаре Ханум посвящен музей, то в Казахстане я встречала крайне мало людей, которые хотя бы слышали о танцовщице Шаре Жиенкуловой, сыгравшей аналогичную роль в Казахстане. Возможно, в советский период Шара Жиенкулова имела большее признание, но факт остается фактом: наследие национальных танцовщиц советского периода в этих двух бывших республиках значительно отличается.
По мере того как в Казахстане все больше растет чувство национальной гордости (и становятся модными футболки с фразами вроде «Рожденный быть казахом»), появляются классные подкасты для молодежи и страницы в Instagram, посвященные казахской истории. Например, автор поста годичной давности, набравшего 21 200 лайков, утверждает, что «казахи никогда не танцевали», фактически, по-прежнему, отражая советскую точку зрения. Автор поясняет, что «издревле наши предки танцам всегда предпочитали бои [...] Они предпочитали показывать свою силу и ловкость». Независимо от того, верно это утверждение или нет, большая часть аудитории, похоже, восприняла его как знак чести. Как сказал друг, приславший мне этот пост: «Я согласен с ним на все 100%. Тяжелые времена помешали развиться нашим танцевальным традициям».
Другие аргументы, которые я встречала по поводу голословного утверждения об отсутствии у казахов танцев, якобы связаны со скромностью и религиозностью традиционного казахского общества. Культуролог Амина Курмангаликызы заявила, что «те, кто говорит, что "Қара жорға" — танец наших предков, наверняка не знают казахских ценностей, традиций и обычаев. Женщины не смотрели даже в глаза мужчинам, не переходили им дорогу, а тут они танцуют все рядом... Да еще трясут до неприличия телом? Никто такого не видел и не слышал». В 2023 году один местный исследователь заявил мне, что после того, как казахи приняли ислам, танцы стали противоречить шариату, и казахи «забыли свою танцевальную культуру». Хотя в этих утверждениях, возможно, и есть доля правды, соседние узбеки и таджики исповедовали ту же религию и придерживались схожих, если не тех же, ценностей скромности. При этом мне еще не удалось найти у этих народов человека, который бы утверждал, что таджики или узбеки «никогда не танцевали» по религиозным соображениям или из скромности (например, даже если женские танцы исполнялись только для женщин). Конечно, возможно, что у кочевых народов существовали иные кодексы поведения и системы ценностей, требующие разного поведения среди мужчин и женщин, но мне все равно трудно представить, что ислам, например, препятствовал развитию танца среди кочевников, но не среди оседлых народов.
Национально сознательные молодые люди, с гордостью утверждающие, что казахи «забыли» танец из религиозных соображений или не практиковали его из-за требований скромности, могут быть разочарованы, узнав, что советские исследователи и общественные деятели постоянно делали такие же заявления в рамках партийной линии. Например, известный казахский писатель Сабит Муканов писал в 1938 году, что «в старом казахском ауле танца не было, но слово би — танец — сохранилось. Очевидно, что танец издавна существовал у казахов, но за последние столетия был забыт, так же как у казахских женщин вышли из употребления пудра и 11 С. Муканов, Социалистическая Алма-Ата, 4 июля 1938 г., цитируется по Е. Брусиловский. Воспоминания c комментариями и иллюстрациями (Алматы: Целинный, 2023), 206. Подобные мнения настолько укоренились в советских источниках, что их повторяли даже зарубежные ученые. Например, американская исследовательница Мэри Грейс Свифт, в своей статье 1968 года о советском танце повторяет аргумент о скромности/гендерных ролях, когда пишет о кыргызском танце: «когда-то танцы были для них табу. Не одобрялись даже простые ритмичные движения в такт музыке. Те же самые люди, которые три десятилетия назад считали появление женщины-танцовщицы на сцене кощунством, сейчас горячо аплодируют знаменитой балерине 12 Mary Grace Swift, The Art of the Dance in the U.S.S.R (Notre Dame, Ind.: University of Notre Dame Press, 1968), 185. (Это та же авторка, которая писала, что «Казахстан был одним из регионов, где не существовало танцевальной традиции. Объяснялось это тем, что в таких пустынных регионах, где ноги тонут в песках, люди не занимались танцами, однако все изменилось с развитием сталинской дружбы между 13 Swift, 188.
Подобные идеи, например, что скромность или соблюдение религиозных обрядов препятствуют развитию танца, не типичны для современного Узбекистана, несмотря на растущий уровень распространения традиций ислама, что могло бы побудить исследователей рассматривать историю культуры страны через призму религиозного сознания. Президент Узбекистана Шавкат Мирзиёев в феврале 2020 года подписал распоряжение «О мерах по дальнейшему развитию искусства национального танца», закрепив значение (и возрождение) советского ансамбля танца «Бахор», который в последние годы гастролирует по всему миру — в Великобритании, Китае, Марокко, России и других странах, а также регулярно выступает на мероприятиях государственного уровня в Узбекистане.
Советскому ансамблю и его основательнице Мукаррам Тургунбаевой даже был посвящен сюжет в узбекской телепередаче «Звездопад» 2000-х годов. О Тамаре Ханум, которую часто называют основательницей современного узбекского танца, также был снят сюжет в телепередаче. Популярным танцовщицам советской эпохи, таким как Малика Ахмедова, посвящены отдельные телевизионные передачи, а профессиональные танцовщицы — частые гости всевозможных развлекательных и ток-шоу. Когда меня пригласили на ночное ток-шоу в Узбекистане, например, одним из гостей была профессиональная танцовщица, с которой мне пришлось танцевать в прямом эфире! Интересно, что на мне был костюм из двух частей в узбекском стиле и тюбетейка (доппа), и хозяева, и гости часто отмечали, что я «похожа на узбечку». Интересно, не из-за моей ли внешности они решили, что я «смогу танцевать», как и любая представительница «танцующего народа»?
Чтобы понять, являются ли узбеки или казахи «танцорами», потребуются инструменты, выходящие за рамки имеющихся в моем распоряжении, и, по правде говоря, мне придется вступать в многочисленные ожесточенные споры. Но после распада СССР по мере формирования собственной национальной идентичности в пяти центральноазиатских государствах, национальное сознание становится все более «крутым», особенно после полномасштабного вторжения России в Украину в 2022 году. В этом нет абсолютно ничего плохого. Однако стоит задуматься о природе моделирования образов, лозунгов и представлений, ставших традиционными. Стал бы, к примеру, мой казахский друг, который после февраля 2022 года старается говорить только по-казахски, так уж гордиться тем, что казахи якобы «никогда не танцевали», если бы задумался о советской подоплеке этого примера? С другой стороны, меняет ли что-нибудь для моих узбекских друзей тот факт, что советское представление об узбеках как о «танцующей нации» продолжает способствовать укреплению национального имиджа?
В некотором смысле, понятие «танцующих узбеков» и «не танцующих казахов» продолжает отражать и навязывать иерархию советского периода среди национальностей. Из-за того, что казахи вели кочевой образ жизни, государство считало их «менее развитыми», что, в частности, привело к кампании по массовому принудительному оседанию кочевого народа, в результате которой погибло около четверти населения. Хотя для узбеков кампании по коллективизации и раскулачиванию, одновременно проводимые государством, также обернулась трагедией с тысячами погибших, основной целью такой политики было вовлечь их в лоно советского сельскохозяйственного и промышленного развития, а не посягнуть на их образ жизни, который, хотя бы (по мнению государства), включал танцы.
При этом хотя сегодня тема кочевничества снова стала модной в Казахстане – например, клуб лояльности национального авиаперевозчика Air Astana называется Nomad Club [дословно «Клуб кочевников» — примечание переводчика], — отношение к танцам не получило такого же развития. Стоит отметить, что советские исследователи, такие как Лидия Сарынова, начали расширять границы к 1976 году, написав в своей работе по истории казахского балета, что «до сих пор... этот участок национального искусства еще не тронут. Известно только, что у [казахского] народа есть танцы... которые происходят из шаманизма и религии... Ясно одно, работу по созданию казахского народного танца надо вести 14 Лидия Петровна Сарынова, Балетное искусство Казахстана (Алма-Ата: Наука, 1976), 36. Если этим занимались советские исследователи, может быть, стоит и нам пересмотреть некоторые их утверждения? Современная казахская молодежь могла бы оспорить советское представление о танце, так же как было развенчано представление о кочевничестве. Похоже, что старые представления умирают с трудом, потенциально лишая казахский народ доступа к той области своей культуры, которую они, возможно, поспешно отвергли и существование которой не признают. В каком-то смысле казахский народ продолжает нести своего рода бремя — веру в то, что кочевой образ жизни лишил его в социальном отношении популярного вида искусства.
С другой стороны, Узбекистан продолжает получать пользу от представлений советской эпохи. В магазинах масс-маркета продаются футболки с изображением танцующих узбекских девушек, а на фестивале узбекской культуры обязательно приглашают профессиональных узбекских танцовщиц. Что может дать изучение корней такого образа «танцующих узбеков»? Возможно, исследователям будет интересно присмотреться к тому, что этнические корни многих основополжиков узбекского танца вовсе не узбекские, например, — Тамары Ханум (армянки), Исахара Акилова (бухарского еврея), Галии Измайловой (татарки), — что часто замалчивается как в советской, так и в современной истории. Все это не означает, что тем самым следует как-то принизить или отвергнуть богатое наследие узбекского танца — скорее, это поможет расширить наши представления о нем и внести некоторую сложность в наше традиционное представление, например, об ансамбле узбекского народного танца «Бахор».
Признаюсь, я ловлю себя на том, что в процессе работы над диссертацией делаю обобщения в духе советского времени. Но как исследователь истории Центральной Азии советской эпохи, я обязана оспаривать представления, которые имеют об истории не только историки, но и «обычные люди». Конечно, большая часть этих знаний не имеет особого практического смысла, но, возможно, это поможет нам осмыслить то, как мы танцуем.